Рита поспешно накидывает блузку, на ходу собирает волосы в хвост и выбегает из комнаты. Растерянный подрядчик спрыгивает с кровати и запихивает свой галстук в карман.
Я шумно перевожу дух – словно из воздушного шарика выпустили воздух. Я и не догадывалась, что затаила дыхание.
Открывается входная дверь. Рита устремляется вниз по ступенькам, окликая мужа. Он поворачивается. Наверное, улыбается – отсюда не видно. Она наклоняется, подбирает с тротуара бумаги.
В дверях появляется подрядчик, одна его рука засунута в карман, другая поднята для приветствия. Доктор Миллер машет ему в ответ. Он берет кейс, поднимается на крыльцо, и мужчины обмениваются рукопожатием. Они входят в дом, за ними Рита.
Что ж. Может быть, шоу состоится в следующий раз.
Только что мимо протарахтел автомобиль – медленно и торжественно, будто катафалк. Вспыхивают в темноте задние габаритные огни.
– Новые соседи, – сообщаю я дочери.
– Из какого дома?
– Через сквер. Из двести седьмого.
Едва различимые в сумраке, как привидения, новоселы извлекают коробки из багажника.
Дочь чавкает.
– Что ты ешь? – спрашиваю я.
Конечно, это вечер китайской еды, она ест ло-мейн.
– Ло-мейн.
– Пожалуйста, только не в то время, когда разговариваешь с мамочкой.
Она вновь чавкает, причмокивая:
– Ма-ам.
Между нами идет борьба, – к моему неудовольствию, она укоротила «мамочку» до какого-то невыразительного мычания. «Да пускай», – советует Эд. Однако он-то по-прежнему «папочка».
– Тебе надо пойти познакомиться с ними, – предлагает Оливия.
– Я бы с радостью, тыковка. – Я поднимаюсь на второй этаж, оттуда вид лучше. – О-о, здесь тыквы повсюду. У всех соседей по одной, а у Греев аж четыре. – Выхожу на площадку, с бокалом вина в руке. – Хотелось бы мне выбрать для тебя тыкву. Попроси папу, чтобы купил тебе одну. – Я прихлебываю вино. – Скажи, чтобы купил две: одну тебе, другую мне.
– Ладно.
Я мельком вижу свое отражение в темном зеркале ванной.
– Ты счастлива, милая?
– Да.
– Тебе не одиноко?
У нее никогда не было в Нью-Йорке настоящих друзей: она слишком застенчива.
– Не-а.
Я всматриваюсь в мрак над лестницей. Днем солнце проникает через куполообразный световой фонарь над головой. Ночью это широко открытый глаз, заглядывающий вглубь лестничного проема.
– Скучаешь по Панчу?
– Нет.
С котом она тоже не поладила. Однажды наутро после Рождества он двумя быстрыми ударами крест-накрест расцарапал ей запястье. На коже проступила ярко-красная сетка, и Эд едва не вышвырнул кота в окно. Сейчас я как раз его ищу, и вот он – свернулся на диване в библиотеке и наблюдает за мной.
– Дай поговорить с папой, ягодка.
Я одолеваю следующий пролет, ощущая ступнями грубую ковровую дорожку. Ротанг. О чем мы только думали? Он так легко пачкается.
– Привет, бездельница, – приветствует меня Эд. – У тебя новые соседи?
– Да.
– А вроде недавно кто-то въехал по соседству, нет?
– Да, два месяца тому назад. В дом двести двенадцать. Миллеры.
Повернувшись, я начинаю спускаться по лестнице.
– А эти, новенькие, где живут?
– В двести седьмом. По ту сторону сквера.
– Округа меняется.
Вот и площадка. Поворачиваю.
– Они не много с собой привезли. На легковушке приехали.
– Наверное, скоро придет машина с мебелью.
– Думаю, да.
Молчание. Делаю глоток вина. Я опять в гостиной, у камина. В углах притаились тени.
– Послушай… – начинает Эд.
– У них есть сын.
– Что?
– Сын, – повторяю я, прижимаясь лбом к холодному оконному стеклу. В этом районе Гарлема еще не появились натриевые лампы, и улицу освещает лишь лимонная долька луны, но я все же различаю силуэты мужчины, женщины и высокого мальчика. Он таскает коробки к входной двери. – Подросток, – добавляю я.
– Полегче, тигрица.
Мне никак не остановиться.
– Жаль, тебя здесь нет.
Я сама захвачена врасплох. Судя по реакции, Эд тоже. Наступает пауза.
– Понимаю, тебе нужно время, – наконец произносит он.
Я молчу.
– Врачи говорят, чересчур много контактов не полезно для здоровья.
– Я тот врач, который это сказал.
– Ты одна из них.
За спиной слышится треск – в камине вспыхнула искра. С шумом разгорается пламя.
– Почему бы тебе не пригласить этих новых соседей? – спрашивает он.
Я допиваю бокал.
– Думаю, на сегодня хватит.
– Анна…
– Эд…
Кажется, я ощущаю его дыхание.
– Жаль, мы сейчас не с тобой.
Слышу удары своего сердца.
– Мне тоже жаль.
Панч спустился за мной следом. Я беру его на руки, иду в кухню. Ставлю телефон на столешницу. Еще один бокал перед сном.
Взяв бутылку за горлышко, я поворачиваюсь к окну, к трем привидениям, маячащим на тротуаре, и приветственно поднимаю бокал.
Год назад мы планировали продать этот дом, даже наняли брокера. Оливия в сентябре следующего года должна была пойти в мидтаунскую школу, и Эд нашел непыльную работу в Ленокс-Хилле.
– На новом месте будет здорово, – обещал он. – Для тебя персонально я установлю биде.
Я похлопала его по плечу.
– Что такое биде? – спросила Оливия.
Но потом он ушел, и она вместе с ним… У меня опять сердце кровью обливалось, когда я вчера вспомнила первые слова так и не пригодившегося объявления: «ГАРЛЕМСКАЯ ЖЕМЧУЖИНА, ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЬ XIX ВЕКА ПОСЛЕ БЕРЕЖНОЙ РЕСТАВРАЦИИ! ЧУДЕСНЫЙ ДОМ ДЛЯ СЕМЬИ!» Полагаю, насчет «достопримечательности» и «жемчужины» можно еще поспорить. «Гарлемская» – без вопросов, как и XIX век – 1884 год постройки. «Бережная реставрация» – да, могу подтвердить, – и к тому же дорогая. «Чудесный дом для семьи» – тоже правда.