Женщина в окне - Страница 46

«Сейчас нас нет дома, оставьте сообщение, и мы перезвоним вам». Помню, как он, закончив запись и нажав на кнопку «Стоп», прибавил с жутким выговором кокни: «Когда у нас будет настроение, черт побери».

Я на миг закрываю глаза, воображая, что это он мне звонит.

Но женский голос разносится в воздухе и заполняет весь дом:

– Полагаю, вы знаете, кто я такая.

Пауза. Я открываю глаза, вижу, что она смотрит на меня, ее губы шевелятся, и по артикуляции я понимаю слова, сверлящие мне уши. Эффект жуткий.

– Прекратите фотографировать наш дом, или я вызову полицию.

Она опускает телефон, засовывает в карман. Пристально глядит на меня. Я тоже смотрю на нее.

Молчание.

Затем я выхожу из комнаты.

Глава 49

«„Герлпул“ бросила вам вызов!»

Это моя шахматная программа. Я показываю экрану палец и прижимаю к уху телефон. Слушаю сухое, как мертвый лист, приветствие доктора Филдинга по голосовой почте. Он просит меня оставить сообщение. Отчетливо произнося слова, я так и делаю.

Я в библиотеке Эда. Колени мне греет ноутбук, на ковре – пятно полуденного солнца. На столе рядом со мной стоит бокал с мерло. Бокал и бутылка.

Я не хочу пить. Хочу, чтобы голова оставалась ясной, надо думать, надо анализировать. Прошедшие полтора суток уже отступают, улетучиваются, как облако тумана. Я уже чувствую, как дом распрямляет плечи, отрешается от внешнего мира.

Но выпить надо.

«Герлпул». Какое глупое название. Girlpool – Whirlpool. Тирни. Бэколл. «Теперь лекарство у тебя в кровотоке».

Так оно и есть. Я подношу бокал к губам, чувствую, как вино омывает мне горло, как оно играет в крови.

«Наберись терпения, надейся на лучшее».

«Впусти меня!»

«У тебя все будет хорошо».

У тебя все будет хорошо. Я фыркаю.

Мое сознание, как глубокое омерзительное болото, в котором перемешались правда и вымысел. Как называются деревья, растущие на илистой почве, в топких болотах? Те, у которых корни обнажены? Ман… мандрагора? Определенно, что-то связанное с «man». С мужчиной.

Дэвид.

Бокал дрожит у меня в руке.

В суете и угаре недавних событий я забыла про Дэвида.

Он работал у Расселов. Он мог – должен был – видеть Джейн.

Я ставлю бокал на стол, поднимаюсь. Покачиваясь, иду к лестнице. Спускаюсь, вхожу в кухню. Бросаю взгляд на дом Расселов – никого не видно, никто не следит за мной – и стучу в дверь цокольного этажа, сначала тихо, потом с силой. Зову Дэвида.

Ответа нет. Может быть, он спит? Но сейчас середина дня.

В голову приходит шальная мысль.

Это нехорошо, знаю, но это мой дом. И дело срочное. Очень срочное.

Я подхожу к столу в гостиной, выдвигаю ящик и вижу, как на дне щерится зазубринами что-то тускло-серебристое. Он там – ключ.

Возвращаюсь к двери цокольного этажа. Стучу еще раз – тишина. Вставляю ключ в замок. Поворачиваю.

Открываю дверь.

Дверь скрипит. Я вздрагиваю.

Но все тихо, и я заглядываю вниз. Потом, бесшумно ступая в домашних тапках и скользя ладонью по шероховатой штукатурке стены, спускаюсь в темноту.

Жалюзи опущены – здесь, внизу, ночь. Нащупываю на стене выключатель, нажимаю. Комната ярко освещается.

Последний раз я была здесь два месяца назад, когда Дэвид пришел осматривать помещение. Он внимательно все оглядел темными, лакричными глазами – жилую зону с чертежным столом Эда и узкой нишей для кровати, кухоньку, отделанную хромом и древесиной грецкого ореха, ванную – и кивнул.

Он почти ничего здесь не изменил. Диван Эда стоит на прежнем месте, чертежный стол тоже, хотя теперь доска опущена. На столе тарелка, на ней пластиковая вилка и нож – крест-накрест, наподобие герба. У дальней стены, рядом с входной дверью, составлены коробки с инструментами. На самой верхней я замечаю лезвие, сверкнувшее из-под пленки, – одолженный у меня резак для картона. Рядом книга с надорванным корешком. «Сиддхартха».

На противоположной стене висит фотография в узкой черной рамке. Мы с Оливией в обнимку на нашем крыльце. Ей пять лет. Обе улыбаемся, у Оливии щербатый рот.

Я позабыла об этой фотографии. Немного щемит сердце. Интересно, почему она до сих пор здесь находится?

Подбегаю к нише.

– Дэвид? – тихо зову я, хотя уверена, что его там нет.

Простыни сбились в изножье матраса. В подушках глубокие вмятины, словно их вырезали ножницами. Я провожу инвентаризацию: поверх наволочки рассыпаны кольца лапши быстрого приготовления, сморщенный засаленный презерватив засунут за столбик кровати, за ее каркасом у стены валяется баночка с аспирином. На верхней простыне разводы от высохшего пота или спермы. В изножье кровати лежит тонкий ноутбук. На торшере висит лента с пакетиками презервативов.

Я заглядываю в ванную. Раковина усеяна волосками щетины, зияет жерло унитаза без крышки. В душевой кабине в компании обмылка прозябает длинная бутылка шампуня из сетевого магазина.

Возвращаюсь в комнату. Провожу рукой по чертежному столу.

Какая-то мысль свербит у меня в мозгу.

Пытаюсь ухватить ее, но теряю.

Вновь оглядываю комнату. Ни фотоальбомов – впрочем, в наше время никто их не держит, хотя, помню, Джейн приносила альбом, – ни слипкейсов с дисками, ни дивиди-плеера – хотя, наверное, это тоже ископаемые. «Разве не удивительно, что, судя по Интернету, некоторых людей не существует?» – сказала недавно Бина. Отсутствует все, что может раскрыть человека, – памятные вещи, диски с любимой музыкой. Впрочем, скорее, все это невидимо плавает в эфире вокруг меня – файлы и символы, единицы и нули. Просто ничего не оставлено для обозрения в реальном мире, ни единого знака или ключа к разгадке. «Разве не удивительно?..»