Я смотрю на Дэвида. Не моргнув глазом, он завязывает мешок и перебрасывает его через плечо.
– Вынесу на улицу, – говорит он, направляясь к входной двери.
Я ведь не собираюсь спрашивать его, как ее зовут.
– Угадай, кто это.
– Мама.
Я пропускаю это слово мимо ушей.
– Как прошел Хеллоуин, детка?
– Хорошо.
Она что-то жует. Надеюсь, Эд не забывает следить за ее весом.
– Много сладкого подарили?
– Много. Больше, чем всегда.
– А самое любимое?
Разумеется, это «Эм-энд-эмс» с арахисом.
– Сникерсы.
Я в шоке.
– Они маленькие, – объясняет она, – будто бы сникерсы-малыши.
– Так что ты ела на ужин – китайскую еду или сникерсы?
– То и другое.
Надо поговорить с Эдом.
Но во время разговора он принимает оборонительную позицию.
– Это единственный раз в году, когда она получает за ужином сладкое, – говорит он.
– Не хочу, чтобы у нее возникли проблемы.
– С зубами? – уточняет он, помолчав.
– С весом.
Он вздыхает:
– Я могу о ней позаботиться.
Я вздыхаю в ответ:
– Я и не говорю, что не можешь.
– Но звучит именно так.
Я прижимаю ладонь ко лбу.
– Просто дело в том, что ей восемь, а многие дети в этом возрасте сильно прибавляют в весе. Особенно девочки.
– Буду осторожен.
– И не забывай, одно время она была очень пухлой.
– Хочешь, чтобы она была тощей?
– Нет, это тоже плохо. Хочу, чтобы была здоровой.
– Отлично. Перед сном я поцелую ее малокалорийным поцелуем, – говорит он. – Диетический чмок.
Я улыбаюсь. Но все же, когда мы прощаемся друг с другом, я чувствую натянутость.
В середине февраля, почти шесть недель протосковав взаперти и осознав, что мне не становится лучше, я обратилась к психиатру. Его лекцию «Атипичные антипсихотические средства и посттравматическое стрессовое расстройство» я прослушала пять лет назад на конференции в Балтиморе. Тогда мы не были знакомы. Теперь он хорошо знает меня.
Люди, не знакомые с психотерапией, считают, что психотерапевт по умолчанию вкрадчив и внимателен. Вы размазываетесь по его кушетке, как масло по тосту, и таете. «Это не обязательно так», как поется в песне. Аномальный случай: доктор Джулиан Филдинг.
Во-первых, кушетки нет. Мы встречаемся каждый вторник в библиотеке Эда – доктор Филдинг в клубном кресле, я в дизайнерском кресле «с ушами» у окна. И хотя он разговаривает тихо и его голос скрипит, как старая дверь, доктор точен, обстоятелен, каким и должен быть хороший психиатр. «Мужик того типа, который выходит из душа пописать», – не один раз говорил про него Эд.
– Итак, – скрипит доктор Филдинг. Из окна на его лицо падает луч послеполуденного света, превращая стекла очков в крошечные желтые солнца. – Вы говорите, что вчера вы с Эдом спорили из-за Оливии. Эти разговоры помогают вам?
Повернув голову, я бросаю взгляд на дом Расселов. Интересно, чем занимается Джейн Рассел. Хочется выпить.
Я провожу пальцами по горлу и вновь смотрю на доктора Филдинга.
Он глядит на меня, и морщины на его лбу становятся резче. Должно быть, он устал, а я – я просто изнемогаю. Этот сеанс был насыщен событиями. Я рассказала о моем паническом приступе, и это встревожило доктора; о делах с Дэвидом, которыми доктор не заинтересовался; о разговорах с Эдом и Оливией, что снова вызвало у Филдинга озабоченность.
И вот я снова перевожу немигающий бездумный взгляд на книги, стоящие на полках Эда. История агентов Пинкертона. Два тома истории Наполеона. «Архитектура области залива Сан-Франциско». Разносторонним читателем был мой муж. Раздельно проживающий супруг, если уж на то пошло.
– Похоже, эти беседы вызывают у вас смешанные чувства, – говорит доктор Филдинг.
Классический жаргон психотерапевта: «Похоже… Как я это понимаю… Полагаю, вы хотите сказать…» Мы интерпретаторы. Переводчики.
– Я продолжаю… – слетают с моих губ непрошеные слова. Смогу ли я вновь вторгнуться туда? Смогу – и делаю это. – Продолжаю думать… не могу не думать… о той поездке. Я так сожалею, что это была моя идея.
Никакой реакции с другого конца комнаты – наверное, потому, что доктор обо всем знает, слышал об этом много раз.
– По-прежнему сожалею. Сожалею, что это не была идея Эда. Или не чья-то еще. Сожалею, что мы поехали. – Я сплетаю пальцы. – Это очевидно.
– Но вы все же поехали, – осторожно произносит Филдинг.
Меня опаляет боль.
– Вы организовали семейный отдых. Никому не следует такого стыдиться.
– В Новой Англии, зимой.
– Многие ездят зимой в Новую Англию.
– Это было глупо.
– Это было разумно.
– Невероятно глупо, – настаиваю я.
Доктор Филдинг не отвечает.
– Если бы я этого не сделала, мы были бы по-прежнему вместе.
Он пожимает плечами:
– Возможно.
– Определенно.
Я почти физически ощущаю на себе его взгляд.
– Вчера я кое-кому помогла, – говорю я. – Женщине из Монтаны. Пожилой. Она месяц не выходит из дома.
Филдинг привык к этим резким переходам – синаптическим прыжкам, как он их называет, – хотя оба мы понимаем, что я умышленно меняю тему разговора. Но я выпускаю пар, рассказывая о БабулеЛиззи и о том, как я выдала ей свое имя.
– Что заставило вас это сделать?
– Я почувствовала, что она пытается наладить контакт.
Разве не это увещевает нас делать Форстер? Только наладить контакт? «Говардс-Энд» – июльский выбор клуба книголюбов.
– Я хотела ей помочь, – продолжаю я. – Хотела проявить сочувствие.
– Вы проявили великодушие, – говорит он.
– Надеюсь, да.