– Звучит заманчиво.
Так, что у нас за другой дверцей шкафа? Пусто. Иду к посудомоечной машине. У меня в руке звенит пара бокалов. Ставлю их на остров, открываю бутылку и наливаю вино.
Дэвид пододвигает к себе бокал, берет его и наклоняет в мою сторону.
– Чи-из, – говорю я и делаю глоток.
– Дело в том, – произносит Дэвид, перекатывая бокал в пальцах, – что недавно я отмотал срок.
Я киваю, потом ловлю себя на том, что выпучила глаза. По-моему, я не слышала, чтобы кто-нибудь употреблял это выражение. По крайней мере, в кино.
– В тюрьме? – слышу свой глупый вопрос.
Он улыбается:
– В тюрьме.
Я вновь киваю.
– Что вы… за что вас посадили?
Он невозмутимо смотрит на меня:
– Нападение. – Затем уточняет: – На мужчину.
Я таращусь на него.
– Вы нервничаете, – замечает он.
– Нет.
В воздухе повисает ложь.
– Просто я удивлена, – говорю я ему.
– Нужно было сказать. – Он почесывает подбородок. – Я имею в виду, перед тем как переехать. Если хотите, чтобы я съехал, я пойму.
Не знаю, говорит ли он всерьез. Хочу ли я, чтобы он съехал?
– Что… произошло? – спрашиваю я.
Он легко вздыхает.
– Драка в баре. Ничего особенного. – Пожимает плечами. – Не считая того, что у меня уже был привод в полицию. То же самое. Два удара.
– Я думала, было три.
– Зависит от человека.
– Мм, – мычу я, решив не задавать больше вопросов.
– А мой государственный защитник был пьян.
– Мм, – повторяю я.
– Так что я отсидел год и два месяца.
– Где это было?
– Вы про драку или про тюрьму?
– Про то и другое.
– То и другое было в Массачусетсе.
– А-а.
– Хотите знать, типа, подробности?
Хочу.
– О нет.
– Это была просто глупая потасовка. Пьяные разборки.
– Понимаю.
– Но именно в тюрьме я научился… ну, вы знаете. Оберегать свое… пространство.
– Понимаю.
Мы оба стоим с опущенными глазами, как два тинейджера на танцах.
Я переминаюсь с ноги на ногу.
– Когда вы были… когда мотали срок?
«Там, где это уместно, пользуйтесь лексикой пациента».
– Вышел в апреле. Остался на лето в Бостоне, потом перебрался сюда.
– Понятно.
– Вы все время это повторяете, – дружелюбно произносит он.
Я улыбаюсь.
– Что ж. – Откашливаюсь. – Я вторглась в ваше пространство, а не надо было. Разумеется, можете остаться.
Я действительно так считаю? Думаю, да.
Он пьет вино.
– Просто я хотел, чтобы вы знали. К тому же, – добавляет он, наклонив бокал в мою сторону, – это пойло очень приличное.
– Знаете, я не забыл про потолок.
Мы сидим на диване, прикончив по три бокала. Ну, Дэвид – три, я – четыре, так что всего семь, но кому это нужно – считать, сколько мы выпили. Однако я не сразу понимаю, о чем он.
– Какой потолок?
Он указывает наверх.
– Крыша.
– Верно. – Я поднимаю глаза к потолку, словно могу рассмотреть крышу сквозь конструкцию дома. – О, верно. Почему вы об этом вспомнили?
– Просто вы говорили, что, когда сможете выходить на улицу, подниметесь туда. Проверить, что и как.
Разве?
– Это еще не скоро случится, – твердо говорю я. – Я не в состоянии даже выйти в сад.
Легкая ухмылка, наклон головы.
– Значит, когда-нибудь. – Он ставит бокал на кофейный столик, поднимается. – Где у вас ванная комната?
Я поворачиваюсь.
– Там.
– Спасибо.
Он бесшумными шагами направляется в красную комнату.
Я откидываюсь на спинку дивана. Покачиваю головой из стороны в сторону, и диванная подушка шепчет мне на ухо: «Я видела, как зарезали мою соседку. А ту женщину я никогда не видела. Ту женщину никто не видел. Пожалуйста, поверьте мне».
Слышу, как в унитаз бьет струя мочи. Эд тоже мочился так сильно, что слышно было даже через закрытую дверь, словно он просверливал в фаянсе дыру.
Смыв воды в унитазе. Шипение крана.
«В ее доме кто-то живет. Женщина, которая притворяется ею».
Дверь ванной открывается, закрывается.
«Сын и муж лгут. Они все лгут». Я глубоко утопаю в подушках.
Я смотрю на потолок, на светильники, напоминающие ямочки на щеках. Зажмуриваюсь.
«Помогите найти ее».
Скрип. Дверная петля. Должно быть, Дэвид пошел к себе вниз. Я наклоняюсь в сторону.
«Помогите найти ее».
Но когда я в следующий момент открываю глаза, вижу, что он вернулся и плюхнулся на диван. Выпрямившись, я улыбаюсь. Он улыбается в ответ, смотрит мимо меня.
– Милый ребенок.
Я разворачиваюсь. Оливия широко улыбается с фотографии в серебряной рамке.
– Вы ее видели на снимке, который висит у вас внизу, – напоминаю я. – На стене.
– Угу.
– Почему не убрали?
Он пожимает плечами:
– Не знаю. Нечем было заменить. – Допивает бокал. – Ну ладно, и где она сейчас?
– С отцом.
Я делаю глоток.
Пауза.
– Скучаете по ней?
– Да.
– А по нему?
– По сути дела, да.
– Часто с ними общаетесь?
– Постоянно. Вот только вчера разговаривали.
– Когда вы с ними увидитесь?
– Наверное, не теперь. Но надеюсь, скоро. – Не хочу говорить об этом, вспоминать о них. Сейчас меня интересует женщина с той стороны сквера. – Посмотрим потолок? – предлагаю я.
Ступени ведут наверх, в темноту. Я иду впереди, Дэвид за мной.
Когда мы минуем кабинет, что-то задевает меня за ногу. Панч крадется вниз.
– Это был кот? – спрашивает Дэвид.
– Это был кот, – отвечаю я.
Мы проходим мимо спален – обе темные – и оказываемся на самой верхней площадке. Я шарю рукой по стене, нахожу выключатель. Вспыхивает яркий свет, и я вижу, что Дэвид смотрит на меня.
– Кажется, хуже не стало, – говорю я, указывая на пятно над головой, расползшееся по двери люка. Оно похоже на синяк.