– Можно сказать им? Сначала.
Я хмурюсь.
– Кому сказать? Твоей…
– Моей маме. И папе.
– Нет, – качая головой, говорю я. – Мы…
– О-о, пожалуйста. Пожалуйста.
Его голос срывается.
– Итан, мы…
– Ну пожалуйста! Пожалуйста! – Он почти перешел на визг.
Я с изумлением смотрю на него – из глаз льются слезы, лицо пошло пятнами. Едва не обезумел от страха. Неужели я позволю ему слезами добиться своего?
Но он продолжает говорить, захлебываясь рыданиями:
– Она сделала это ради меня. – Глаза его наполнены слезами. – Ради меня. Не могу… не могу так с ней поступить. После всего, что она сделала для меня.
Я едва дышу.
– Я…
– Разве не лучше будет для них, если они заявят в полицию? – спрашивает он.
Обдумываю это. Лучше для них, лучше для него. И все же…
– Они бесятся с того самого момента, как это произошло. Реально сходят с ума. – У него блестит верхняя губа – пот и сопли. Он вытирает рот. – Папа сказал маме, что им надо пойти в полицию. Они меня послушаются.
– Я не…
– Послушаются. – Твердо кивает головой, дыхание становится глубоким. – Если я скажу, что разговаривал с вами и, в случае их отказа, вы сами заявите в полицию.
– Ты уверен…
Что можно доверять твоей матери? Что Алистер не нападет на тебя? Что никто из них не придет ко мне?
– Вы можете подождать, пока я не поговорю с ними? Если… если я позволю полиции забрать их сейчас, я не… – Он переводит взгляд на свои руки. – Короче, не могу этого допустить. Я потом себе не прощу. – Его голос вновь становится тонким. – Нужно дать им шанс помочь самим себе. – Он говорит с трудом. – Она моя мать.
Итан имеет в виду Джейн.
Мой опыт в данной ситуации ничего не подсказывает. Я думаю об Уэсли, о том, что он посоветовал бы. «Решай сама, Фокс».
Могу ли я позволить мальчику вернуться в этот дом? К этим людям?
Или придется обречь его на пожизненные сожаления? Я знаю, каково это, – мне знакома эта непрестанная боль. Не хочу, чтобы он это испытал.
– Хорошо, – говорю я.
Он моргает.
– Хорошо?
– Да. Скажи им.
Он таращит глаза, словно в недоумении, но потом приходит в себя.
– Спасибо.
– Прошу тебя, будь очень осторожен.
– Постараюсь.
Он встает.
– Что ты собираешься сказать?
Снова садится, всхлипывает, вздыхает.
– Наверное… я скажу, что… вы знаете. Что у вас есть доказательства. – Он кивает. – Я скажу правду. Что я рассказал вам о случившемся, и вы считаете, что нам следует заявить в полицию. – У него дрожит голос. – Прежде чем это сделаете вы. – Трет глаза. – Что, по-вашему, будет с ними?
Я медлю с ответом.
– Ну… думаю, в полиции поймут, что твоим родителям сильно надоедали, что она… что Кэти, по сути дела, преследовала тебя. И вероятно, нарушала принятые после твоего усыновления договоренности.
Он медленно кивает.
– И, – добавляю я, – полицейские учтут, что это случилось во время ссоры.
Итан кусает губы.
– Это будет нелегко. – Опускает глаза. – Да, – выдыхает он. Потом смотрит на меня с таким выражением, что я начинаю ерзать. – Спасибо.
– Что ж, я…
– Правда. – Он сглатывает. – Спасибо.
Я киваю.
– У тебя ведь есть мобильный?
– Ага. – Он хлопает по карману куртки.
– Позвони мне, если… Просто дай знать, что все хорошо.
– Ладно.
Он вновь поднимается. Я встаю вместе с ним. Он идет к двери.
– Итан…
Оборачивается.
– Мне надо это знать. Твой отец…
Он смотрит на меня.
– Твой отец приходил в мой дом вечером?
Итан хмурится:
– Угу. Вчера вечером. Я думал…
– Нет, я имею в виду на прошлой неделе.
Он ничего не говорит.
– Мне пытались доказать, что воображение сыграло со мной злую шутку и в вашем доме тишь да гладь. А оказалось, я была права. Еще меня уверяли, будто я сама нарисовала свой портрет, чего не было и быть не могло. Теперь мне необходимо знать, кто меня сфотографировал. Потому что… – слышу свой дрожащий голос, – меньше всего мне хочется, чтобы это сделала я сама.
Молчание.
– Не знаю, – говорит Итан. – Как он попал бы к вам?
На этот вопрос я ответить не сумею.
Мы вместе подходим к двери. Он тянется к дверной ручке, и я заключаю его в объятия, крепко прижимаю к себе.
– Пожалуйста, будь осторожен, – шепчу я.
Мы стоим так несколько мгновений, а в окна стучит дождь, и снаружи шумит ветер.
Печально улыбаясь, Итан отступает назад. После чего выходит за дверь.
Я раздвигаю шторы, смотрю, как он поднимается по ступеням крыльца, вставляет ключ в замок. Открывает дверь, а потом исчезает за ней.
Правильно ли я сделала, что отпустила его? Следовало ли сначала предупредить Литла? Надо ли было позвать ко мне домой Алистера и Джейн?
Слишком поздно.
Я вглядываюсь в дом по ту сторону сквера, в его пустые комнаты. Где-то в глубине этого дома Итан разговаривает с родителями. У меня те же ощущения, что я испытывала каждый день с Оливией: «Пожалуйста, будь осторожна».
Есть одна вещь, которую я уяснила за все время работы с детьми. Если можно свести эти годы к единственному откровению, то оно таково: дети необычайно гибкие. Они способны выдержать пренебрежение, вынести надругательство, выжить там, где взрослые терпят крах. Я всем сердцем болею за Итана. Ему понадобится эта гибкость. Он должен все выдержать.
Какая жестокая история… Вернувшись в гостиную, я вся дрожу. Выключаю лампу. Бедная женщина. Бедный ребенок.
И бедная Джейн. Про Алистера так не скажу, но Джейн заслуживает сочувствия.
По моей щеке катится слеза. Смахиваю ее пальцем, вытираю руку о халат.
У меня тяжелеют веки. Поднимаюсь в спальню – буду там с волнением ждать новостей.